Мещанская улица
В одной из своих предыдущих статей, припоминающей о старейших кобринских улицах, фигурировала одна, название которой в течение более четырех столетий по начальственной прихоти менялось семикратно. Ныне это окраинная Красноармейская ул., которую еще в довоенную пору городские старожилы упорно называли одним из прежних наименований «Гарбарская» (кожевенная). Это сказывалось в повседневном выражении «сходить на Гарбары»
То, что здесь излагается о быте и нравах одной улицы, в основном характерно и для остальных трех «мещанских» улиц Октябрьской, Пролетарской и Никольской. Согласно древнему документу 1563 г., когда улица еще носила первозданное имя «Болотская» поскольку пролегла в на правлении дер. Болота, ее «первая полать полеве» состояла из четырнадцати домовладений тогда как «другая полать поправе» насчитывала семнадцать таковых. Нам неизвестно, когда и по какой причине прямолинейная уравниловка наделила всех застройщиков идеально равными участками по три «селибных» и два огородных прутов (прут – мера длины 4,7 м.), за которые взимала налог в сумме 5 пенязей за селибный прут и 2 1/2 - за огородный. Ни одно из приведенных в перечне 31 названий мещан (фамилии в нашем понятии в то время у простолюдинов вообще не было) поныне не сохранилось, Впрочем, чтобы ощутить дух эпохи, приведем несколько наиболее характерных: Ивашко Хомич, Римчич, Сенько Пышкевич, Хведко Чинкевич, Тец Хведцевич и др.
В незапамятные времена улица отпочковалась от старинного Пинского тракта непосредственно за земельным участком «школы жидовской» (еврейской синагоги). Еще в двадцатых годах здесь пролегал узкий извилистый переулок, переходивший в нынешнюю ул. Кирова, возникновение которой относится к относительно недавнему периоду. Попутно следует припомнить, что еще в довоенные годы Красноармейская ул., соединялась с Октябрьской узкой проселочной дорогой, которая упиралась в деревянный пешеходный мостик через Кобринку, зачастую сносимый половодьем. Продолжая перечень позднейших ответвлений от нашей «магистрали», следует назвать небольшой переулок, соединяющий Красноармейскую с Первомайской улицей. Ныне он носит имя партизана Т. Кравчука. Еще до 1939г. этот переулок был собственностью соседнего костела, символом чего служили дощатые ворота с калиткой в его начале.
Шествуя далее к востоку, вскоре достигаем ул. Горького, полностью отсутствующей на довоенном плане города. Здесь пролегала полевая дорога, справа от которой вразброс стояли несколько мещанских домиков, выстроенных на огородных участках, называемых «Загрудками». Слева от дороги простирался обширный городской выгон, служивший для выпаса мещанского скота. С южной стороны его возвышался земляной вал, предназначенный на тир для обучения боевым стрельбам городской полиции. После крутого изгиба наша улица пересекается густо застроенной Красногвардейской ул., отрезок которой до Первомайской возник в 30-х гг. Ранее здесь проходила частная дорога через костельные владения, которая также закрывалась воротами. Возведение этой дороги в ранг Костельного переулка, расширение и частичная застройка относится к началу 40-х гг.
Испокон веков коренное мещанство занималось земледелием, причем устоявшийся уклад жизни почти не отличался от крестьянского. Главным различием было лишь то, что на основании городского самоуправления, «магдебургского права», полученного Кобрином в 1589 г., мещане обладали личной свободой от «панщизны» и рядом иных привилегий. Лишь в обозримом прошлом былая однородность сменилась «трехслойной». Помимо землеробов появились служилые люди, а также одиночные ремесленники и торговцы евреи. В языковом отношении преобладал местный деревенский говор — «казаты по просту». Затем следовали русский, польский и еврейский языки. Верующие разделялись на православных, католиков и иудеев. Впрочем, различие языков и верований нисколько не сказывалось на традиционном добрососедстве, отношении друг к другу с завидной терпимостью. Главным похвальным определением было — соседский человек. А уж затем применялись общечеловеческие ценности: хороший - плохой, разумный - дурень, работяга - гультай, заможный - голота.
Дома обычно строились низкими, с небольшими окнами о шести стеклах, поэтому в комнатах обычно господствовал полумрак. Обычно непосредственным продолжением жилого дома служило помещение для хранения зерна, далее шел коровник, конюшня, свинарник. Даже если скотские сараи не примыкали непосредственно к жилью, строились они поблизости от такового. Тогда как клуня, предназначенная под необмолоченный хлеб и фураж, возводилась обязательно поодаль. Делалось это из разумной предосторожности на случай пожара, которым при скученности деревянно-соломенной застройки нередко истреблялись целые улицы.
Естественно, что семейными разделами первоначальные земельные наделы непрерывно дробились, в результате чего лишь у немногих мещан земельные угодья достигали 5-10 десятин. Притом отдельные клочки земли были разбросаны по отдаленным урочищам, нередко за Мухавцем. Можно себе представить, сколько времени требовалось, чтобы на тщедушной лошаденке весной свезти на поле фуру навоза, а затем доставить на усадьбу урожай. По традиции выпасы для скота были общими для всех землевладельцев. Интересно, что названия земельных угодий сохранились с отдалённого средневековья: волоки, морги, пруды, наддавки, реже употреблялись официальные десятины.
Примитивные методы земледелия, унаследованные от деда-прадеда, приносили ничтожные урожаи, которых едва хватало для собственных потребностей. Лишь в тридцатые годы началось робкое применение искусственных удобрений, да и то недоступных для большинства малозе-мельных вследствие дороговизны. Не приходится удивляться при таких обстоятельствах, что даже в предвоенные годы, по официальным данным, средний урожай зерновых с га колебался от 6 до 10 цент., а картофеля – до 150 ц.
Лошади имелись далеко не в каждом подворье. Зато одна, а то и две коровы с приплодом и «кормник»-кабанчик держались в самом захудалом хозяйстве. Впрочем низкопородные коровы давали низкие удои, держались также для навоза, да и убойный вес «кормника» редко переваливал за центнер. Тем не менее, следовать агрономическим советам, а тем более применять рациональные новшества в большинстве избегали, либо делали с робкой оглядкой. Излюбленными орудиями труда служили извечные плуг да борона, причем последняя применялась и деревянная, патриархальные серп да коса вкупе с деревянными вилами-тройчаткой. Посев велся вручную из плетеного короба, молотили на глиняном току прадедовскими деревянными цепами. В каждом втором доме имелись ручные жернова для помола зерна и деревянная ступа.
В случае возникшей необходимости быстро осуществить трудоемкое мероприятие — выкопать колодец, перекрыть крышу – соседи созывались на «толоку», безвозмездную помощь, символическим вознаграждением за которую было щедрое угощение. Среди женщин широким распространением пользовались взаимные обмены трудоднями на жатве и уборке картофеля, называемые «отжинками» и «откопинами». Вообще в уборочную страду мещанкам доставалось не меньше, чем их сельским подругам. Не от хорошей жизни пожилая женщина, мать многодетной семьи, будучи не в состоянии сгибаться, жала на коленях… И еще один забавный штришок: работающие на солнцепеке девушки тщательно завязывали лицо платком, ибо мода того времени предосудительно воспринимала загар.
Свято следуя дедовскому завету «успеется», обмолот собранного хлеба во многих хозяйствах затягивался нередко до весны. Еще до эвакуации 1915 г. во многих мещанских семьях в зимние вечера женщины пряли на самопрялках куделю из собственного льна, весной же ткали на домашних станках-«кроснах» холсты и суконную ткань. Как положено, холсты белились на росе, после чего из полотна шилось белье для всей семьи. Повсюду хлеб из домашней муки выпекался дома. А в небольших семьях, во избежание чрезмерного зачерствения, было в обычае обмениваться свежим караваем с соседями. К этому следует добавить трудности с топливом – дорогостоящими дровами. Поэтому в некоторых домах, располагавших излишками соломы, печи отапливались соломенными жгутами.
Такова была в общих чертах достаточно безрадостная картина мещанского бытия вплоть до первой мировой войны. Впрочем, эти краткие заметки были бы далеко не полными без упоминания о чувстве собственного достоинства и даже своеобразной горделивости, присущей представителям некоторых мещанских «династий», со значением подчеркивающих принадлежность к своему сословию – «всячески мещаны». Это говорилось в противовес «наволочи», все чаще вкрапливающейся в мещанскую среду в пределах одного-двух последних поколений. Прежде всего имелось в виду потомство нескольких «николаевских солдат», за пятнадцатилетнюю службу награждаемых земельными участками в полдесятины.
«Именитых фамилий, присущих по преимуществу описываемой улице, было немного: Рафаловичи, Сацевичи, Игнатовичи, Маслеевичи, Яроцевичи, Качанко. Любопытно, что в начале нынешнего столетия на этой улице в тесном соседстве проживали все руководители города. Так, до 1911 г. городским головой нескольких сроков выбирался Николай Осипович Яроцевич. После его смерти этот пост занимал его заместитель и ближайший сосед Пётр Иванович Рафалович, отдалённый предок которого в 1812 г. был также «президентом» городского самоуправления. Вплоть до эвакуации в 1915 г. бразды правления городскими делами разделялись им с заместителем Яковом Ивановичем Качанко, жившим поблизости на этой же улице.
А. Мартынов
Мартынов, А. «Мещанская улица» : старонкі гісторыі / А. Мартынов // Кобрынскі веснік. – 1993. – 17, 21 красавіка.