Германизация

В первой половине нынешнего столетия через Кобрин дважды огнем и мечем пронесся неистовый германский Дранг нах Остен (напор на восток). В общей сложности двухкратно повторенный оккупационнай режим длился свыше шести лет. И хотя обе попытки прочно закрепиться на вожделенных восточных просторах потерпели сокрушительный крах, их последствия для жителей Кобринщины оставили неизгладимые следы.

Общеизвестно, какое огромное влияние имели немцы при царском дворе и в верхних эшелонах власти. В миниатюре это оказалось и у нас. Хотя в дореволюционном Кобрине прослойка немецкого населения была незначительной (сотни человек), однако влияние их было настолько велико, что первую по значимости административную должность уездного предводителя дворянства длительное время занимал чистопородный германец Вольфринг.

В первую мировую войну потерпев ряд неудач на польской территории, русская армия в середине 1915 года медленно откатывалась на восток. Уже полностью не оправдала возлагавшихся на нее надежд, казалось бы, неприступная Брестская крепость. Из опасения оказаться в окружении ее сдали без боя. Тем более яростное сопротивление оказывалось при дальнейшем отступлении. Тому свидетельством десятки обширных немецких кладбищ, буквально усеявших как Кобринский, так и смежные уезды. Прискорбно, что подавляющее большинство этих свидетелей истории были варварски уничтожены в послевоенные годы: бетонные надгробия братских и индивидуальных захоронений пошли под фундаменты соседних строений.

У нас приближение фронта ознаменовалось поспешной насильственнй эвакуацией населения на восток. Относительно немногие семьи уезжали по железной дороге, тогда как подавляющая часть сельского населения была вынуждена пользоваться собственным гужевым транспортом. Эвакуация полностью не коснулась еврейского большинства, горожан и обитателей отдельных хуторов и наиболее отдаленной глухомани. Покидаемые жителями деревни немедленно сжигались на основании приказа: оставлять врагу выжженную землю.

В то время как от сотен деревень остались одни головешки, город пострадал в небольшой степени. На Рыночной площади выгорели торговые ряды и местами отдельные жилые дома. При отступлении по приказу сожгли железнодорожный вокзал, воинские провиантские склады над Мухавцем и двухэтажные каменные казармы на Брестской, Суворова и Железнодорожной улицах. А вот военный городок, застроенный небольшими деревянными бревенчатыми домами уцелел до повторной немецкой оккупации.

Поскольку разговорным языком оставшегося еврейства служил «жаргон», по-современному «идиш», который в известной степени является разновидностью немецкого языка, для евреев не представляло трудностей сладить с оккупантами, делая неплохие гешефты. ТТТогда как в памяти немногих избежавших оккупации не-евреев особенно запомнилась подлинная охота завоевателей за изделиями из цветных металлов, столь необходимых для военной промышленности. Сразу же был снят с постамента памятника 1812 г. бронзовый орел, за ним последовали церковные колокола, медные самовары, подсвечники, кастрюли, вплоть до дверных ручек.

Бесплатным трудом оставшихся кое-где крестьян нещадно вырубались ценнейшие лесные массивы, отборная древесина отправлялась в Восточную Пруссию. Реквизировался оставшийся скот и всевозможная сельхозпродукция. В городе на месте сгоревших торговых рядов был выстроен двухэтажный магазин в типично-немецком стиле. Это было единственное сооружение, оставленное в городе оккупантами. О них напоминало немецкое воинское кладбище рядом с б.больницей, ликвидированное в конце 30-х годов, когда уцелевшие немецкие косточки с разрешения польской администрации гитлеровцы увезли для перезахоронения «нах фатерлянд».

Такова была первая попытка германизации наших земель в 1915-1918 годах, которая в определенной степени носила общепринятый, относительно цивилизованный характер. Совершенно иным оказалось ее продолжение в 1941-1944 годах, на этот раз в гитлеровском варианте.

Уже само начало второй оккупации ознаменовалось безрассудными расстрелами мирных людей. По замыслу гитлеровцев, эта жестокость должна была послужить суровым предупреждением для более строптивой, враждебно настроенной части населения, внушив одновременно трепетное уважение для раболепствующей перед силой остальной массы. Опубликованные с самого утра первого дня оккупации бесчисленные постановления неизменно заканчивались выразительной концовкой: За малейшее ослушание – смерть!

Длительное время вся полнота власти находилась в руках часто меняющихся военных комендатур и поэтому носила неустойчивый , хаотический характер. Лишь после установления «цивильмахт» (гражданской власти), осуществляемой «гебитскомиссариатом», почувствовалась настоящая планомерность и целенаправленность. Одним из влиятельных отделов стал «арбейтсант» (бюро труда), располагающий исключительными полномочиями. Все работоспособное население подлежало учету, а затем в принудительном, безоговорочном порядке направлялось на любые работы и должности, вплоть до полиции, которая лишь в самом начале пополнялась антисоветчиками-добровольцами. Малейшая попытка уклониться от позорной принудиловки каралась концлагерем либо каторжными работами в Германии.

По странному «джентельменскому соглашению» городское самоуправление, магистрат во главе с бургомистром, осталось в руках довоенной польской администрации с польским языком делопроизводства. Это тем более изумительно, что формально Кобринский гебит вошел в состав не забужного генералгубернаторства, а в райскомиссариат Украины, что символизировалось свободным хождением украинских карбованцев.

Особенно отрицательно сказалось введение «гебитскомиссариата» на участи еврейского населения. Буквально за несколько дней всех евреев насильно сселили в специально подобранные кварталы, откуда предварительно выселили всех не-евреев. Они официально именовались Гетто-А и Гетто-Б и были тщательно изолированы от остальной части города. Гетто имело свое самоуправление, «юндерат», полицию и иные органы власти. На груди и спине иудею полагалось носить матерчатый желтый кружок, именуемый «шандесфлек», знак позора. Если до «гебитскоммисариата» кровавые расправы над евреями носили эпизодический характер (расстрел группы евреев, схваченных во время облавы на улицах, или заманенных в ловушку посулом гуманитарной помощи), то последующие сценарии были разработаны уже по более «типовому образцу».

Для привлечения на свою сторону какой-то части неустойчивого населения был придуман статус своего рода полунемца, названный «фольксдойчем». Таковым мог стать ловкач, сумевший показать, что в его жилах течет энное количество сверхблагородной немецкой крови. Подкупали их всевозможными подачками, особенно щедрыми продовольственными пайками. Взамен требовалось безусловное повиновение, восхваление благодеяний нового порядка да слепое выполнение указаний свыше. Негласно им вменялась бдительность, слежка за соседями и доносы на истинных и мнимых врагов третьего рейха. Во многих семьях на этой почве разыгрывались настоящие трагедии. Впрочем, вопреки ожиданиям, у нас фольксдойчев оказалось не так уж много.

Непривычным и крайне тревожным явлением стало для чванливых завоевателей Европы партизанское движение. Разрозненные вспышки его заявили о себе в Кобрине уже в первые месяцы войны. В дальнейшем оно неудержимо ширилось, превратившись в грозную силу. В Кобрине даже стоял батальон конной жандармерии, специализировавшейся по борьбе с партизанами. Основным стержнем партизанщины стала бригада им. Чапаева, засевшая в Дахловских лесах. 398 вражеских эшелонов были пущены под откос только между Кобрином и Пинском. Под конец оккупации даже вражеским автоколоннам стало рискованно двигаться по шоссейным магистралям в потемках. Всецело оправдывала себя партизанская острота: Днем власть немецкая – ночью советская. Ни виселицы на городской площади, ни массовые расстрелы сельского населения, сопровождаемые сожжением целых деревень, не помогли укрощению всенародного движения, охватившего многие тысячи.

Неудача под Москвой была воспринята гитлеровцами как досадный эпизод, зато поражение под Сталинградом оказалось подлинным шоком, вызвавшим нескрываемые тревогу и растерянность, ознаменованные трехдневным трауром. Из тюрем были даже выпущены отдельные категории заключенных.

Многовековому существованию Кобринского еврейства пришел конец, начиная с лета 1942 года, когда обитателей более малочисленного гетто-Б отправили в переполненных вагонах на Бронную Гору, где все они были расстреляны одновременно с десятками тысяч соотечественников, собранных со всей Брестской области. Впрочем, уцелевшие в гетто-А не на долго пережили своих единоверцев. Для расправы с ними была выбрана южная окраина города, где были загодя вырыты огромные ямы. В течение недели поздней осенью того же злополучного года там хладнокровно истреблялись тысячи наших сограждан. Вызывает недоумение, что среди многочисленных жертв этой расправы не наблюдались случаи активного сопротивления. На убой отправлялись как бы с удручающим сознанием обреченности. Перед бегством оккупантов в 1944 году останки расстрелянных были выкопаны из братских могил и сожжены на кострах. Делалось это руками заключенных, которых затем постигла та же участь.

После битвы на Курской дуге произошел коренной перелом. Дальнейшие отчаянные попытки гитлеровского командования задержать неудержимый напор Красной Армии терпели неудачи. Для подъяремного населения становилось ясно: близится конец кровавого оккупационного режима. Подлинную панику среди кобринских немцев вызвало сообщение о прорыве фронта у Сарн, это немногим более 200 км., заставившее спешно эвакуировать все немецкие семьи. Их примеру последовали фольксдойчи, а там и вообще началось паническое бегство на запад огромной массы тех, кто имел основание опасаться за свою судьбу. В результате этого исхода в городе осталось не более 2-2,5 тысяч жителей. Наконец, после короткого боя поутру 20 июля 1944 года осколки разбитого гитлеровского орла со свастикой уже валялись у здания гебитскомиссариата.

Вообще-то, Кобрин, оказавшийся на острие главного удара гитлеровской военной машины, пострадал относительно значительно меньше, нежели следовало ожидать. Как в одном так и в обратном направлении война как бы «перепрыгнула» через него, лишь слегка опалив своим губительным дыханием, но не причинив существенных разрушений. Зато потери среди населения оказались вестма внушительными, значительно превысив 12 тысяч погибших на фронтах и в тылу.

Если же задуматься о главных итогах двух попыток германизации Кобринщины, то «по большому счету» они сводятся к следующему:

1. Массовая эвакуация подавляющего большинства населения в Россию в 1914 г. как ничто иное содействовала последующей стихийной русификации разговорного языка кобринцев.

2. Полное исчезновение многотысячного еврейского этноса, занесенного сюда прихотями исторических судеб свыше четырех столетий назад и сыгравшего большую роль в жизни Кобринщины.

Октябрь 1995 г.