Так начиналась война
Разбудил меня тонкий солнечный лучик, проникший через найденное им отверстие в соломенной крыше, душистый аромат свежего сена, разноликие голоса болотных птиц. По приближающемуся рокоту мотора узнаю «кукурузника», нередко залетавшего с кобринского аэродрома. Утро воскресного дня. Отец выгнал скот на пастбище, дав выспаться сыну, только что окончившему шесть классов в Кобрине. Спускаюсь по лесенке, выхожу во двор. Обещая жаркий день, в голубом небе поднималось солнце. Отец почему-то пристально всматривается в сторону Запруд, Пружан.
- Смотри, сынок, не могу понять: кругом небо чистое, а там вроде чёрного облака, как при пожаре. Да и погромыхивает что-то. На грозу не похоже - откуда ей быть. Неужели война? Сбегай в деревню, разузнай. До Кустович два с половиной километра, как и до Запруд. Даю ногам волю. Разноцветье крестьянских полосок - рожь и картофель, лён и пахучая гречиха. Поют в синеве жаворонки, благоухает чудная природа...
В центре Кустович толпа людей перекрыла улицу. С застывшим вниманием слушали выступление Молотова из радиоприёмника, установленного в окне дома кузнеца: сегодня на рассвете, 22 июня 1941 года, Германия напала на Советский Союз по всей границе.
Весть о войне отец воспринял с болью. В первую мировую он воевал с немцами на румынском фронте, которым командовал генерал Маннергейм.
- Сбегай ещё в Запруды. Что там на Варшавском шоссе? - снова посы-лает меня отец на разведку. Прибегаю. В обоих направлениях дорога забита транспортом. Попадают военные со свежими окровавленным бинтами. На обочине - спаренные зенитные пулемёты, звукоулавливатели. Низко пролетел «кукурузник».
Отцовский хутор - естественный наблюдательный пункт: песчаная горка в полукруге топкого болота, отсюда видны Кустовичи, Осовцы, Запруды, Колония, Шеметовка, Смедынь, Подземенье, а в погожий день - поезда у Городца. С пастбища вижу, как несколько бомбардировщиков выстраиваются в цепочку, падают-пикируют над Запрудами, и чёрные столбы земли и пыли поднимаются к небу. Под босыми ногами, словно живая, задрожала земля.
Между хутором и Запрудами - воздушный бой, смертельная схватка. Все вышли из хаты. А тут ещё, у болота, прямо к хутору движется конница, тянут пушки. «Как перебраться через болото?» - спрашивает заскочивший во двор на взмыленном кауром коне старший лейтенант.
- Болото непроходимое, нужно разворачиваться, - отвечает отец.
- Ожидаете прихода немцев? - спросил, окинув взглядом.
-Русские нам свои люди, - отвечал отец, - в беженцах спасали от голода мою семью.
Попросил воды, мать принесла кружку молока. Поблагодарил и на прощанье сказал: «Мы вернёмся, ждите! Обязательно вернёмся!». Я бежал полверсты к гребле, на которую сворачивала колонна. Поднимая пыль, неслись вихрем - открытая местность и воздушный бой.
- Паренёк, воды, - крикнул кавалерист, бросив мне пилотку. Одну, другую набрал с канавы и подал всаднику в промокшей потом гимнастёрке, остаток воды вылил на лицо. «Спасибо, паренёк!» - сказал и умчался.
В песке у майора забуксовал мотоцикл. Хватаю сзади, приподнимаю и всей силой толкаю - мотоцикл пошёл и снова слышу «спасибо!». Смотрю в «хвост» колонны, пока не войдёт в лесок при повороте на Колонию. На Варшавском шоссе - артиллерийская дуэль, пальба, короткие и протяжные пулемётные очереди, взрывы снарядов. Бой постепенно утихает. Разве удержишься? На месте события, в бронемашинах видны лишь головы немцев в глубоких касках. Изредка над колоннами красные полотнища со свастикой - опознавательные знаки для авиации. Мощный поток. Рассматриваю. Наш танк догорает на обочине, погибшие танкисты. Такие же танки в сентябре 39-го встречали мы здесь цветами и ликованием. Хочется плакать.
Перед Пружанским поворотом прямо на дороге ещё один подбитый наш танк. В чёрном комбинезоне танкист повис на люке дымящей башни. На обочине погибший лейтенант в полной форме, видна рукоятка пистолета в кобуре. На месте головы - кровавое пятно: по ней проехала машина. Хотелось взять пистолет, но что-то сдержало. Кучей валяются червонцы.
На Пружанской дороге безлюдно. Слева песчаная горка. От авиабомб несколько свежих глубоких воронок, на дне уже даже вода собралась. Вхожу в прохладный высокий ольховый лесок и, о ужас! - красноармейцы, словно снопы на урожайном поле, десяток или два. Винтовки с примкнутыми штыками, за плечами вещмешки, один развязался, и рассыпались сухари. Никаких ран, не повреждены деревья - мгновенная смерть от взрывной волны.
Никого из населения. Был я мал ростом, босиком, никто не остановил. Потом узнал: по лесной опушке левого берега Мухавца (5 км от Запруд) закрепилась наша оборона. Она была прорвана уже на утро следующего дня. На болоте - птичий переполох. Два немца перескакивают с кочки на кочку. По локти закасаны рукава, рожковые автоматы - наперевес. Входят на хутор. «Сталин капут! Москау капут!» - сияющие лица, повторяют несколько раз. А потом - «матка! куры, яя!, шпик-шпик». В Запрудах стал военный гарнизон, охранно-карательный.
В сторону Кобрина на горизонте какое-то пятно. Расширяется, поднимается и вот уже различается армада самолётов. Сотня, а, возможно, и больше, летят строем, словно под линейку, один к другому. Темнеет от тени, от страшного рёва-скрежета, кажется, расколется и упадёт небо. Страшно!
Выхожу из Кустович - немцы навстречу. Из повозки в бинокль рассматривают окрестность. Убегать поздно, пристрелят. Иду, будь что будет. Поравнялся... Даже не тронули, не остановили.
Иду в деревню. На подходе к ней, справа, во ржи два красноармейца. Ботинки с обмотками, гимнастёрки, ремни сняты, вывернуты карманы, лицом вниз. Ещё сочится кровь с серыми мозгами - одноразовый прицельный выстрел. Днем их видели в деревне.
...Регулярные карательные рейды в Кустовичи. На Покров день, бабье лето, - у деревни расстреляли пятерых, в т. ч. учителя школы. Потом одну семью, потом - ещё 13 человек семьями. Пятерых не-совершеннолетних заманят на Городецкий постерунок, в наручниках доставят в кобринскую тюрьму и на рассвете расстреляют за городом. Никого не выдали, в камере пели советские песни. Из деревушки Смедынь через болото проведут четырёх и расстреляют на рассвете на Кустовичских хуторах − время не сохранило могилу, она под пахотью.
С первого оккупационного дня по деревне густо развешены плакаты: «Ахтунг» - «внимание!». За любое нарушение запрета одно наказание − расстрел. Преодолевая страх смерти, люди собирали и хранили боевое оружие, боеприпасы, выхаживали раненых красноармейцев, давали пищу и приют бежавшим из лагерей, выходящим из окружения.
Просящий повторяющийся стук в окошко. Мать будит отца. Вижу, берёт топор из-под головы, выходит в сени. Узнаёт своих. Входят четверо. Кожаные тужурки. На столе раскладывают карту, компас, что-то уточняют с отцом. Все при оружии. Мать ставит крынку молока, ещё тёплую картошку, отец - кусок сала. Ночевать идут на сеновал, в сарай, убрать лестницу предусмотрительно пожелали гости.
- Михалку, - нашёптывает мать, - уже холодно и сыро. В каморе им будет теплей.
- Я занёс два одеяла, два кожуха, молодые - не замёрзнут, - оправдывается отец.
- Не бери грех на душу - вспомни, как на Тамбовщине в беженцах русские крестьяне спасли наших детей от голодной смерти. Родители жили дружно, были уступчивы. Ночлег из холодного сарая переместили в тёплую камору. Мать постирала им бельё, высушила на печи. На рассвете покормили гостей горячим, дали на дорогу. Прощаясь, старший сказал:
- Мы штабные, у нас военная печать, дадим справку об оказанной помощи - у вас подрастают дети, пригодится.
- Спасибо, дорогие, но в такое время помогают без корысти. А найдут справку - сожгут хутор и нас живьём, - рассудил отец.
- Мы вернёмся с победой. Это мы вам обещаем твёрдо.
Проводив, мать перекрестила их на дорогу. Отец проводил к болоту и указал тропинку для перехода. Собаки не лаяли - их закрывали на ночь. Западные белорусы после освобождения от польской оккупации в тридцать девятом менее двух лет жили в составе СССР, но сохранили ему верность в годы фашистской оккупации, не став на колени перед лютым врагом.
А. Сущук, ветеран Великой Отечественной войны
Сущук А. Так начиналась война / А. Сущук // Кобрынскі веснік. – 2001. – 5 мая. Начало Великой Отечественной войны на Кобринщине.